Сегодня скончался Владимир Николаевич Леонович.
Светлая память.
Скончался В.Н. Леонович
Модераторы: Евгений, Ольга Кольцова, Ниртов, Дежурный Администратор, merelan, Модераторы, Члены Парламента
Скончался В.Н. Леонович
Вадим Молодый
Re: Скончался В.Н. Леонович
УСТАМИ МЛАДЕНЦА
Трудный с воздуха мусорный дух.
Печь не топлена. Пусты бутылки.
Ребятенок полутора-двух
на соломенной голой подстилке.
Что тут, право? Такой кавардак!
И мальчишка зареван. Однако
он кричит — по-карельски, никак? —
ох, по-русски совсем: — ИДИНАККУЙ!
У Апостола сказано: Бог
есть начало творенья и речи...
По колено болотный сапог
непотребно торчит из-за печи.
Понимаю... А стужа в избе.
Батька с маткой свалились в одёже.
У мальчишки песьяк на губе —
то-то лает! Два года, не больше...
Или проклятой жизни итог,
матерясь, возглашают младенцы?
Батька лезет — поставил сапог...
Ничего не хочу — пячусь в сенцы.
с. Дьяконово
ДРУЗЬЯМ ТЕХ ЛЕТ
Вл. Глотову
Нам было по двадцать, нам было по сорок...
Смолкает наш пафос, стареет наш порох.
Но все-таки Брут обучил нас латыни,
но все-таки жизнь — это память святыни!
Мы были суровы, а стали угрюмы.
Давайте напишем БЫЛОЕ И ДУМЫ —
нам память сердечная не изменила
и все похороненное сохранила.
Дворы подметали, капусту грузили...
Одно титаническое усилье —
вот мы.
Вот единый на долгие годы
задержанный вдох. О терпенье свободы!
ДОВЕРЬСЯ СЧАСТЬЮ
Здесь переедем-перейдем,
где смерти грозные владенья,
вниз поглядим — и страх паденья
на мужество переведем.
Орлиный отрешенный круг —
свободный перевод рельефа,
и взгляд возвышенный — и с неба
в тебя вперяющийся вдруг.
На дерево взобрался плющ,
гранит посеребрили слизни —
они повинны в буквализме,
который столь им при-со-сущ.
Ты многого еще не знал.
Доверься счастью, брось поводья:
сию минуту в переводе
рождается оригинал!
Зима — над нами высоко,
а здесь весна — сырой подстрочник
ручьев, ростков, снегов непрочных...
— Я вижу осень, дзамико*.
* Дружок (груз.).
ПЕРЕВОДЧИК, СЛОМАЙ КАРАНДАШ
Кари крис — кари крис — кари крис* —
не умеешь — и врать не берись.
Переводчик, сломай карандаш:
перескажешь — размажешь — предашь.
Этот подлинник неуследим.
Подвиг — подвигом переводим.
* Ветер свищет (груз.).
АГРИППИНА
— Тропки-ти перемело,
а животина тонь понятна:
я веду ее в село,
а она меня обратно.
Иду — боле не могу!
А темно — нали что глухо.
Ноцеваем во снегу
в обхватоцку с козлухой.
Снег-от мяхкой.
— А куда,
слышно ли, погнали сына?
— Ой, далёко, ой беда! —
заревела Агриппина. —
Николай-от клюцесськой
нас конем и переехав!
Не видав дак! Смех какой,
а замяв — так не до смеха.
Возле самого крыльца,
знацит быть, и ноцевала.
Раздобылася пивца —
и козлухе подавала.
д. Осаниха
* * *
Осенний муравей
олонецких кровей
куда-то волочет
бревно по кой-то черт,
тропу свою кропит,
цедя последний спирт,
пока мурашник спит,
поскольку холода
и хмурый день как ночь —
зачем бревно волочь
от общежитья прочь
неведомо куда,
иль выйти просто так
с собой наедине
не можешь ты, чудак,
без ноши на спине?
РЕЙНГЛЯС
Е. Р.
Скажи, ты помнишь, Рейн,
то братское вино?
И кто из нас еврей,
еще не решено.
Не глядя в потолок,
не шаря под столом,
бутыль ты уволок
с пристойного банкета...
И пили два поэта
на Пресне за углом.
А горлышко отбито
и вовсе знаменито:
неуследимый твой
единый взмах короткий —
и горло с глупой пробкой —
долой!
Мой дорогой!
Глотая и трезвея,
в тот озаренный миг
в себе я иудея
и Русь в тебе постиг.
Стеклянный, впрочем, бой
был мелочен и хрупок,
но важен был — поступок!
Стекло в зубах дробя,
я полюбил тебя
умом и дурью русской —
все знавшего про нас,
хрустевшего закуской
по имени Рейнгляс.
ПЕРВЫЙ УЧЕНИК
Ну что же, Петр, ты размыслил здраво
и ты души пред миром не таи.
Ты уцелел, чтоб совершить во славу
Учителя — деяния твои.
Ты поступил как муж. А Он — ребенок —
предался им, и крест Его давил...
Страдали вы и ежились спросонок —
а Он тебя уже благословил
на первое деянье. «Отречешься» —
сказал как приказал. И повторил.
Послушный, ты отрекся. Не тревожься,
апостол: ты как надо поступил.
Но каждый раз на петушиный окрик —
небесная полоска голуба —
в мозгу твоем шевелится апокриф
и пятится назад твоя судьба:
ты молод, ты не написал ни строчки,
от рая не видать тебе ключей,
ты не отрекся, ты без проволочки
тогда предался в руки палачей.
И залегла грядущего основа
совсем иная, надо полагать.
Имел ты дар: КОГДА ДОШЛО ДО СЛОВА,
ТЫ НЕ СОЛГАЛ, ТЫ НЕ УМЕЛ СОЛГАТЬ.
ПРОЩАНЬЕ
Капризничает умирающий граф.
Велит подать золоченый караф
с можжевеловой ягодою на спирту
да вывести — да! не ослышался!! ту!!! —
вчерашнюю бешеную из денника,
чтоб скинула старого... дурака.
Отныне минуты его сочтены.
У черной кобылы глаза зелены
и ноги поют, и ноша легка.
Взвилась — и уносит она седока.
Навстречу обоим в восторге жестоком —
проселок, лесок — полосатым потоком.
Он думает: на зуб кислы удила...
Ты где меня вымотаешь из седла?
Но разумом наделена кобылица.
Постылая жизнь для чего-то продлится.
В ложбине глухой, где мосток и ручей,
сошел он и видит: слеза из очей,
к нему обращенных, жемчужно-зеленых...
О нем ли? О днях ли, ненужно продленных?
О том ли, что нету по ней седока?
Слеза несказанна, печаль велика.
ИСКОНИ БЕ ОГНЬ
Так что' вначале было? Слово?
В черновиках у Богослова —
жаль, что теряются они —
я отыскал бы: ИСКОНИ
БЕ ОГНЬ... В славянском переводе
богоподобен самый звук!
В истоке был — и быть в исходе
огню,
не правда ли, мой друг?
Еще бы: Ты же вся ИЗ ПЛАМЯ
И СВЕТА в темной нашей драме.
Из пламя слово рождено
и в пламя слово обратится.
Тьма грозовая разродится
огнем. Иного не дано.
СИЛОЮ НЕЛЕПОСТИ ВЕЩЕЙ
Терпение и мужество!
Еще не вышел срок.
На всем пространстве ужаса
остался островок...
Увижу землю милую
и доплыву до ней
уже последней СИЛОЮ
НЕЛЕПОСТИ ВЕЩЕЙ.
СТРАСТИ ЕГОРИЯ
Небо иконы подобно огню.
Горы подобны щелявому пню.
Корни — угорья.
Ангел стоит за горою. В горе
нечисть гнездится. А здесь на костре
жарят Егорья.
Он принимает назначенный труд:
вот уж на дыбу его волокут,
вот и в купели —
в черном котле, что кипит не шутя,
варят его —
он глядит, как дитя
из колыбели.
Видя мучители доблесть его,
чудной женою прельщают его,
вынув из вара.
Тут, пролетев, ему зренье затмил
ангел — и мученик наш посрамил
лесть Велиара.
Коник святого стоял и не ржал.
Правый лишь глаз его перебежал
на левую щеку.
Коник печальный все муки следил,
рядом стоял или где-то ходил
неподалеку.
Стерпит, покоен во славе венца,
страсти Егорий свои до конца
повествованья.
Глядючи в небо, дракона сразит,
но никакого не изобразит
лик ликованья.
Трудный с воздуха мусорный дух.
Печь не топлена. Пусты бутылки.
Ребятенок полутора-двух
на соломенной голой подстилке.
Что тут, право? Такой кавардак!
И мальчишка зареван. Однако
он кричит — по-карельски, никак? —
ох, по-русски совсем: — ИДИНАККУЙ!
У Апостола сказано: Бог
есть начало творенья и речи...
По колено болотный сапог
непотребно торчит из-за печи.
Понимаю... А стужа в избе.
Батька с маткой свалились в одёже.
У мальчишки песьяк на губе —
то-то лает! Два года, не больше...
Или проклятой жизни итог,
матерясь, возглашают младенцы?
Батька лезет — поставил сапог...
Ничего не хочу — пячусь в сенцы.
с. Дьяконово
ДРУЗЬЯМ ТЕХ ЛЕТ
Вл. Глотову
Нам было по двадцать, нам было по сорок...
Смолкает наш пафос, стареет наш порох.
Но все-таки Брут обучил нас латыни,
но все-таки жизнь — это память святыни!
Мы были суровы, а стали угрюмы.
Давайте напишем БЫЛОЕ И ДУМЫ —
нам память сердечная не изменила
и все похороненное сохранила.
Дворы подметали, капусту грузили...
Одно титаническое усилье —
вот мы.
Вот единый на долгие годы
задержанный вдох. О терпенье свободы!
ДОВЕРЬСЯ СЧАСТЬЮ
Здесь переедем-перейдем,
где смерти грозные владенья,
вниз поглядим — и страх паденья
на мужество переведем.
Орлиный отрешенный круг —
свободный перевод рельефа,
и взгляд возвышенный — и с неба
в тебя вперяющийся вдруг.
На дерево взобрался плющ,
гранит посеребрили слизни —
они повинны в буквализме,
который столь им при-со-сущ.
Ты многого еще не знал.
Доверься счастью, брось поводья:
сию минуту в переводе
рождается оригинал!
Зима — над нами высоко,
а здесь весна — сырой подстрочник
ручьев, ростков, снегов непрочных...
— Я вижу осень, дзамико*.
* Дружок (груз.).
ПЕРЕВОДЧИК, СЛОМАЙ КАРАНДАШ
Кари крис — кари крис — кари крис* —
не умеешь — и врать не берись.
Переводчик, сломай карандаш:
перескажешь — размажешь — предашь.
Этот подлинник неуследим.
Подвиг — подвигом переводим.
* Ветер свищет (груз.).
АГРИППИНА
— Тропки-ти перемело,
а животина тонь понятна:
я веду ее в село,
а она меня обратно.
Иду — боле не могу!
А темно — нали что глухо.
Ноцеваем во снегу
в обхватоцку с козлухой.
Снег-от мяхкой.
— А куда,
слышно ли, погнали сына?
— Ой, далёко, ой беда! —
заревела Агриппина. —
Николай-от клюцесськой
нас конем и переехав!
Не видав дак! Смех какой,
а замяв — так не до смеха.
Возле самого крыльца,
знацит быть, и ноцевала.
Раздобылася пивца —
и козлухе подавала.
д. Осаниха
* * *
Осенний муравей
олонецких кровей
куда-то волочет
бревно по кой-то черт,
тропу свою кропит,
цедя последний спирт,
пока мурашник спит,
поскольку холода
и хмурый день как ночь —
зачем бревно волочь
от общежитья прочь
неведомо куда,
иль выйти просто так
с собой наедине
не можешь ты, чудак,
без ноши на спине?
РЕЙНГЛЯС
Е. Р.
Скажи, ты помнишь, Рейн,
то братское вино?
И кто из нас еврей,
еще не решено.
Не глядя в потолок,
не шаря под столом,
бутыль ты уволок
с пристойного банкета...
И пили два поэта
на Пресне за углом.
А горлышко отбито
и вовсе знаменито:
неуследимый твой
единый взмах короткий —
и горло с глупой пробкой —
долой!
Мой дорогой!
Глотая и трезвея,
в тот озаренный миг
в себе я иудея
и Русь в тебе постиг.
Стеклянный, впрочем, бой
был мелочен и хрупок,
но важен был — поступок!
Стекло в зубах дробя,
я полюбил тебя
умом и дурью русской —
все знавшего про нас,
хрустевшего закуской
по имени Рейнгляс.
ПЕРВЫЙ УЧЕНИК
Ну что же, Петр, ты размыслил здраво
и ты души пред миром не таи.
Ты уцелел, чтоб совершить во славу
Учителя — деяния твои.
Ты поступил как муж. А Он — ребенок —
предался им, и крест Его давил...
Страдали вы и ежились спросонок —
а Он тебя уже благословил
на первое деянье. «Отречешься» —
сказал как приказал. И повторил.
Послушный, ты отрекся. Не тревожься,
апостол: ты как надо поступил.
Но каждый раз на петушиный окрик —
небесная полоска голуба —
в мозгу твоем шевелится апокриф
и пятится назад твоя судьба:
ты молод, ты не написал ни строчки,
от рая не видать тебе ключей,
ты не отрекся, ты без проволочки
тогда предался в руки палачей.
И залегла грядущего основа
совсем иная, надо полагать.
Имел ты дар: КОГДА ДОШЛО ДО СЛОВА,
ТЫ НЕ СОЛГАЛ, ТЫ НЕ УМЕЛ СОЛГАТЬ.
ПРОЩАНЬЕ
Капризничает умирающий граф.
Велит подать золоченый караф
с можжевеловой ягодою на спирту
да вывести — да! не ослышался!! ту!!! —
вчерашнюю бешеную из денника,
чтоб скинула старого... дурака.
Отныне минуты его сочтены.
У черной кобылы глаза зелены
и ноги поют, и ноша легка.
Взвилась — и уносит она седока.
Навстречу обоим в восторге жестоком —
проселок, лесок — полосатым потоком.
Он думает: на зуб кислы удила...
Ты где меня вымотаешь из седла?
Но разумом наделена кобылица.
Постылая жизнь для чего-то продлится.
В ложбине глухой, где мосток и ручей,
сошел он и видит: слеза из очей,
к нему обращенных, жемчужно-зеленых...
О нем ли? О днях ли, ненужно продленных?
О том ли, что нету по ней седока?
Слеза несказанна, печаль велика.
ИСКОНИ БЕ ОГНЬ
Так что' вначале было? Слово?
В черновиках у Богослова —
жаль, что теряются они —
я отыскал бы: ИСКОНИ
БЕ ОГНЬ... В славянском переводе
богоподобен самый звук!
В истоке был — и быть в исходе
огню,
не правда ли, мой друг?
Еще бы: Ты же вся ИЗ ПЛАМЯ
И СВЕТА в темной нашей драме.
Из пламя слово рождено
и в пламя слово обратится.
Тьма грозовая разродится
огнем. Иного не дано.
СИЛОЮ НЕЛЕПОСТИ ВЕЩЕЙ
Терпение и мужество!
Еще не вышел срок.
На всем пространстве ужаса
остался островок...
Увижу землю милую
и доплыву до ней
уже последней СИЛОЮ
НЕЛЕПОСТИ ВЕЩЕЙ.
СТРАСТИ ЕГОРИЯ
Небо иконы подобно огню.
Горы подобны щелявому пню.
Корни — угорья.
Ангел стоит за горою. В горе
нечисть гнездится. А здесь на костре
жарят Егорья.
Он принимает назначенный труд:
вот уж на дыбу его волокут,
вот и в купели —
в черном котле, что кипит не шутя,
варят его —
он глядит, как дитя
из колыбели.
Видя мучители доблесть его,
чудной женою прельщают его,
вынув из вара.
Тут, пролетев, ему зренье затмил
ангел — и мученик наш посрамил
лесть Велиара.
Коник святого стоял и не ржал.
Правый лишь глаз его перебежал
на левую щеку.
Коник печальный все муки следил,
рядом стоял или где-то ходил
неподалеку.
Стерпит, покоен во славе венца,
страсти Егорий свои до конца
повествованья.
Глядючи в небо, дракона сразит,
но никакого не изобразит
лик ликованья.
Юрий Лукач