СЕРИЯ "СЕРЕБРЯНЫЙ ВЕК: ПРОПУЩЕННЫЕ СТРАНИЦЫ"

[Евгений]

В «Водолей-Publishers», в новой серии «Серебряный век. Паралипоменон» вышла книга Лидии Алексеевой "Горькое счастье".
Составитель Владислав Резвый, автор предисловия Валентина Синкевич (Филадельфия).

Лидия Алексеева (Девéль) (1909-1989), двоюродная племянница А. Ахматовой, – одна из крупнейших русских поэтесс Балкан, с 1949 года до самой смерти жила в Нью-Йорке. При жизни издала пять тонких поэтических сборников (1954-1980), притом последний включал только избранное из прежних. После ее смерти хозяин квартиры, где она жила, поспешно сжег ее архив, однако благодаря многолетним розыскам были обнаружены около ста стихотворений, не вошедших в сборники, множество поэтических переводов, рассказы (в том числе написанные по-сербски), воспоминания – что и дало возможность открыть книгой Лидии Алексеевой новую серию – «Паралипоменон», иначе говоря – «Пропущенные страницы Серебряного века».


***
Черный Данте в облетевшем скверике
Замышляет бронзовый сонет.
Поздний вечер наступил в Америке,
А в его Италии рассвет.

Ветер над равниною этрусскою
Розовые гонит облака,
И проходит улочкою узкою
Тень твоя, блаженна и легка,

Беатриче! Нет тебя желаннее…
Семь веков – как семь весенних дней!
И опять – любовь, стихи, изгнание,
Мокрый сквер и быстрый бег огней.

***
Холод, ветер… А у нас в Крыму-то
У кустов – фиалок бледных племя,
И миндаль, как облако раздутый,
Отцветает даже в это время,
Там, над морем. А у нас в Стамбуле
По террасам над Босфором синим
На припеке солнечном уснули
Плети распушенные глициний –
Разленились. А у нас в Белграде,
Хоть ледок еще по лужам прочен,
Но вороны с криком гнезда ладят,
И трава пробилась у обочин
Тех тропинок… А у нас в Тироле
Мутный Инн шумит в весеннем блеске,
И в горах, где дышится до боли,
Зацветает вереск и пролески.
И стоит сквозной зеленый конус
Лиственницы нежной на пригорке.
До нее я больше не дотронусь,
Не поглажу. А у нас в Нью-Йорке…

[Евгений]

ВЫШЛА В СВЕТ НОВАЯ КНИГА СЕРИИ
«Серебряный век Паралипоменон»

Големба А.
Я человек эпохи Миннезанга. Стихотворения. Составители О. Кольцова и В. Резвый. Послесловие Е. Витковского – М.; Водолей Publishers, 2007. – 384 с. (Серебряный век Паралипоменон). Тираж 500 экз.

Для младших представителей и продолжателей Серебряного Века, волей судьбы не попавших в эмиграцию, в поэзии оставался чуть ли не единственный путь: писать стихи, оставив надежду на публикацию; путь перфекционизма, уверенности в том, что рано или поздно лучшие времена наступят и стихи до читателя дойдут. Некоторые из таких поэтов оставались вовсе неизвестны современникам, некоторые – становились поэтами-переводчиками, и в этом качестве хотя бы не выпадали из истории литературы. Одним из поэтов этого последнего рода был Александр Големба (1922–1979); именно собранием его стихотворений мы продолжаем серию «Серебряный Век Паралипоменон», иначе говоря – «Пропущенные страницы Серебряного Века».


КРЫЛЬЯ

................Молодость, дай нам крылья!
................Адам Мицкевич

Журавлиный рассвет, словно войско в сияющих латах,
облака, облака, оклубившие горний предел:
окрыленное племя, орлиное племя крылатых,
я прославлю тебя, я прославлю твой звонкий удел.

Я прославлю тебя, я приму твое легкое бремя,
от обиды, и сглаза, и скорби, и смерти храним, –
надвигается день, надвигается новое время,
пусть же крылья твои затрепещут над сердцем моим!

Пусть над сердцем моим затрепещут прозрачные крылья,
над судьбиной моей, над одной из обычных судьбин!
На земле листопад, на земле лопухи и будылья,
нити бабьего лета белеют на гроздьях рябин.

Разве я пригвожден, разве перержавевшие гвозди
пригвоздили к порогу мою многогрешную грудь?
Пусть мне губы сведет злая горечь рябиновых гроздий, –
я хотел бы взлететь, я хотел бы крылами взмахнуть.

Я крылами взмахну и, взмахнув молодыми крылами,
полечу на восток, а потом на кровавый закат,
а рябиновый сок – это вовсе не терпкое пламя,
ибо горечь его – это горечь последних утрат.

Это горечь утрат, это самая горькая кара
за чужие грехи. Червоточина в теле плода.
На земле листопад. И топорщатся крылья Икара,
и седого Дедала минует большая беда.

Расточаются хмари и ширится зыбкая просинь,
и пушистые лисы ютятся в чащобе лесной,
и сгущается синь, и внезапно кончается осень,
и плаксивая осень сменяется вербной весной.

В небе вьются стрижи. На карнизах щебечут касатки,
и багровые грудки вздымает чета снегирей.
На весеннем базаре уже открывают палатки,
и серебряный мир громыхает у наших дверей.

Приближается день. Приближается новое время.
Облака, облака, облака замерцали во мгле.
Над зеленой землей пронеслось журавлиное племя,
сизокрылая радость прошла по зеленой земле.

На зеленой земле наливаются пышные травы,
разграфленая десть остывает на шатком столе.
Долгожданное утро любви, и надежды, и славы,
долгожданное утро шумит на зеленой земле.


ЛИСТВА

Ты хорошо рифмуешься, Листва!

В тебе, янтарной,
и в тебе, зеленой,
всем трепетом Природы наделенной, –
торжественность законов естества,
неповторимость истины влюбленной,
бессмертья непреложные права.

Когда оледенелые пределы
сдает нам льдистый полюс напрокат,
свои ладьи, ковчеги, каравеллы
со стапелей спускает Листопад.

По стольным городам и захолустьям,
везде, где вихрь вступил в свои права,
с верховий дальних к отдаленным устьям
плывут твои флотилии, Листва!

Я шелест твой, я шорох твой прославлю,
и речь, и отрицанье немоты:
как ты шумишь в осеннем Ярославле,
как в Астрахани ниспадаешь ты!

О, этот ворох, этот хрупкий ворох!
Поблекшая трава на косогорах!
О, этот город, чистый и льняной!
И кажется, о волковских актерах
здесь Прошлое беседует со мной.

О, этот шелест, этот добрый шелест!
Увядший лист прекрасен и суров,
как крепостных актрис простая прелесть
и живопись домашних маляров.

А по весне – зеленая обнова,
и вновь лазурь, и снова синева;
а что если секрет искусства слова,
и всяческих искусств первооснова,
и вдохновений всех первооснова
в тебе, тысячелетняя Листва?


* * *

Жизнь обрывается на полувздохе,
в забвенную уходит синеву.
Как пережиток канувшей эпохи,
в эпохе новой все-таки живу.

Еще живу. И подбираю крохи,
в ладонь уткнувшись колкою щекой,
как пережиток канувшей эпохи
в чертополохе муки городской.

Увижу новой осени сполохи,
услышу столкновенья новых льдин,
как пережиток канувшей эпохи,
растаявших влюблений паладин.

Еще чуток поговорить мне дайте:
как ни крути, я все-таки такой –
блаженный Вальтер фон дер Фогельвайде
в чертополохе муки городской!

Я стихотворец искреннего ранга,
акын, ашуг или Ашик-Кериб, –
я человек эпохи Миннезанга
среди внезапно онемевших рыб.

Ищите скорбь мою в чертополохе
уже полузабытого житья...
Жизнь обрывается на полувздохе,
но эта мука все-таки моя!